Рукописи из кельи - Страница 30

Так подзаконная религия скрывала внутреннее во внешнем, жизнь и чувство — в регулярности, свободу — в необходимости и руководствовала от последних к первым. Виднее всего в ней страх суда, за ним строгая мерность, во всем — внешность: здесь только оправдания, заповеди и суды — этот троякий закров внутреннейшего духа, как трояки опоны (завесы) над скиниею. По ходу развития человеческой природы она — необходимое звено, но не окончательное, потому должно быть сменено другим. При юном растении ставят подставки, кои делаются лишними, когда растение укрепится; вырастает младенец, и его отдают под надзор учителей; пройдет срок учения, отстают и учители; зародыш в семени развивается и сам разрывает теснящие его покровы. Цель устройства подзаконного не в нем самом; следовательно, по достижении сей цели оно должно быть устранено: должно отпасть внешнее для внутреннего, строгая мерность поглотиться жизнию и чувством, необходимость замениться полною свободою. «Закон пестун нам бысть во Христа, да от веры оправдимся. Пришедшей же вере уже не под пестуном есмы» (Гал. 3, 24—25). «Во елико время наследник млад есть, ничимже лучший есть раба, господь сый всех. Но под повелители и приставники есть даже до нарока отча. Такоже и мы, егда бехом млади, под стихиами бехом мира порабощени» (4, 1—3). Возрос Израиль — и стихии, стеснявшие его распались.

Но до сего нарока — ничто так не выражает духа и характера всего подзаконного смотрения Божия, как следующие слова из беседы Господа к Моисею: «увидишь задняя Моя, лице же Мое не будет видимо тебе… потому что не может человек увидеть Меня и остаться в живых» (Исх. 33, 20, 23). Есть жажда ближайшего общения с Богом, как бы видения Его; но самое дело не вместимо для юноши. Земляность души, форменность рассудка не снесли бы всего света Божества и расстроились. Посему‑то до времени все оставляется под покровом: Бог видим, как бы осязаем, но как сокровенная сила. Скиния Божия с человеки была только предображением того общения, о котором говорится: «вселюся в них и похожду» (2 Кор. 6, 16). Там Бог близ, но не внутри, среди народа, но не внутри сердца, соприкасается с ним, но не общится, держит Себя в отдалении, будучи близким. И здесь явлены все благие свойства Божий и провозглашено славное имя Иеговы, но тайна Божества и Божественного смотрения о человеке, тайна общения Бога с ним — сокрыта. Показана основа всего — благость, образовано в душе человека коренное чувство — благонадежность, но то и другое — горчичное семя христианства. Завет подзаконный — заря, весна завета Христова. Однако ж и при этом первый завет в существе своем равен последнему. Как семя не равно древу только по виду и внешнему явлению, а по существу равно, так и Ветхий Завет не равен с Новым в явлении, но в существе тот же, только там он — в семени, неразвит, сокрыт под корою, в вещественной оболочке, и мог быть прозреваем только Богопросвещенным оком, как зародыш в зерне зрится только оком вооруженным.

Как зародилось и созрело дело о смерти Господа Спасителя у врагов его со времени явления им Себя миру, и как относился к этому Сам Господь

Дивные события рождения Господня во плоти прошли для врагов истины бесследно. Явление Им дивной мудрости пред тогдашними многоучеными мудрецами, на двенадцатом году своего человеческого возраста, могло оставить в голове их вопросы, но как потом ничего подобного не повторялось, то скоро все то забылось; когда явился Предтеча, власти церковные поспешили форменно осведомиться, кто он такой, и, удостоверясь, что не он Обетованный, успокоились или, может быть, положили высматривать, кто это будет тот Дивный, Которому сам Иоанн недостоин разрешить ремень сапог его. Не видев Его, они не имели основания враждовать на Него, однако ж из слов Иоанна, обозвавшего их порождениями ехидны, могли догадываться, что Он едва ли будет одного с ними духа.

Почему, когда Господь в первую Пасху изгнал бичом из храма торжников, которые помещались там не без их соизволения, они тотчас приступили к Нему с вопросом: «кое знамение являеши, яко сия твориши? «(Ин. 2,18). Вопрос искал только разъяснения дела, однако ж само дело, столь смелое и властное, исходя от такого невидного по внешности лица, не могло не породить подозрительности. И породило; и они начали с сего времени преследовать Его с заметною настойчивостью. Никодим уже боится их и, боясь, прячется от них, и тайком приходит к Господу. И Сам Господь, по поводу речей их о том, что Он больше, чем Иоанн, творит учеников, оставил Иудею и извратился в Галилею, видя в этом их к Нему недоброхотство, начало неприязненности (Ин.4,3).

Тут народ принял Его с радостью; фарисеи же и книжники сразу стали относиться подозрительно и критически к делам и словам Его. Что назаретяне восстали на Него (Лк 4 15—30), это можно еще объяснить тем, что Он гласно обличил их неверие и что предпочел Капернаум Назарету. Но когда они в Капернауме в доме напали на Него за то, что Он отпустил грехи расслабленному, то это могло произойти только от не с добрым намерением творимого надзирания за Ним, хотя то, что породилось в их душе по случаю отпущения грехов, должно было исчезнуть после того, как Он власть Свою отпущать грехи подтвердил исцелением расслабленного (Мф. 9, 2—8; Лк. 5, 17—26). Святой Лука замечает, что эти вопрошатели, криво толковавшие дела и слова Господа, были фарисеи и законоучители, пришедшие из всякой веси Галилейской, Иудейской и Иерусалимской. Это — «Иерусалимской» — порождает вопрос, что привело их сюда?

Вслед за сим видим Господа в доме Матфея, только что Им призванного к следованию за Собою. Книжники и фарисеи и тут не упустили случая придираться: зачем Господь ест и пьет с мытарями и грешниками? Зачем ученики Его не постятся, как делают ученики фарисейские и Иоанновы? То и другое Господь объяснил им: первое — что не требуют здравые врача, а болящие; а второе — что придет время, и ученики Мои станут поститься. Но не видно чтоб возражатели тем удовольствовались (Мф. 9, 9–17; Мк. 2, 13–22; Лк. 5, 27–39).