Рукописи из кельи - Страница 3

Ненависть к сласти долгим рассуждением возбуждается только в первый раз, а потом она мгновенно проявляется, как только вызывает ее… Молитва же вся в молитве Иисусовой; так что для подавления сласти главных два акта: подвигни ненависть — и стой в молитве Иисусовой.

Некие делания. — Напряжение мышц туда, к подчревию. Это в момент возбуждения сласти; а потом постоянно держать тело все в струнку, по–солдатски, и быть всегда как бы в присутствии большого лица… иначе это значит — не распускать членов, не разваливаться и не вольничать. Так и сидя, и ходя, и даже лежа… Это простое средство очень отрезвляет… Однажды поставив тело в струнку, уж не отступать от сего. К этой солдатской выправке надо присоединить умаление немножко в пище, немножко в сне… особенно не разваливаться во сне и, проснувшись, скорее вставать, —и немножко в преутруждении… Уединение и строгая дисциплина чувств сюда же идут…

В душе между тем главное — страх Божий и благоговеинство… Это выражаться должно особенно в том, чтоб ничего не делать неглиже… небрежно, кое‑как, какое бы дело ни было, всякое, и большое, и малое… особенно молитва… В церкви, в столовой, дома — всюду благоговение, как пред Богом ходить.

Сими приемами сласть всегда можно отбить и угасить. Но коль скоро она угашена, дальнейшее ее движение пресекается. Опять придет — опять прогонится. Так день за днем. Чем дальше, тем реже и реже она появляться будет… Плод чрез неделю замечен будет… если отнюдь не давать хода сласти… сласть наконец совсем обессилеет; только не давать ей ходу… наконец совсем перестанет являться, — и восстания будут подниматься бессластные… Если вместе с сим молитва будет крепнуть и возвышаться… то во всем теле засияет трезвенная чистота, вместо прежней похотливости.

Только хода не давать сласти. Если сласть замрет, похотливость замрет, похотливость престанет; дела же престанут, как только начнется брань со сластию, ибо они ее суть чада и ради ее делаются…

Возрасты греха

В слове Божием о грешнике вообще говорится, что он, все более и более «преуспевая на горшее» (2 Тим. 3, 13), приходит наконец «в глубину зол» (Притч. 18, 3); означаются и степени ниспадения в сию глубину, например: «он болит неправдою, зачинает болезнь и рождает беззаконие» (Пс.7, 15), или, яснее, по противоположности с мужем, ублажаемым в первом псалме, — «идет» на совет нечестивых, «останавливается» на пути грешных и, наконец, «садится» на седалище губителей (Пс. 1, 1). Последние выражения можно принять за характеристические черты греховных возрастов. Их тоже три: младенческий, юношеский, мужеский. В первом грешник только пошел в грех, во втором остановился в нем, в третьем стал распорядителем в его области.

Младенческий возраст. Это — период образующейся духовной жизни, не установившейся в своих формах, колеблющейся, — время борьбы остатков внутреннего добра и света со вступающим злом и тьмою. Здесь поблажающий греху человек все еще думает отстать от него: мало–мало, говорит он себе, и брошу. Грех еще кажется ему как бы шуткою, или он занимается им, как дитя, резвящееся игрушкою; он только будто рассеян и опрометчив. Но в сем чаду, в сем состоянии кружения невидимо полагаются основы будущему ужасному состоянию грешника. Первые черты, первые линии его полагаются в первый момент отдаления от Бога. Когда сей свет, сия жизнь и сила сокрываются от человека, или человек сокрывает себя от него, вслед за тем начинает слепнуть ум, расслабляться и нерадеть воля, черстветь и проникаться нечувствием сердце, что все и заставляет человека часто говорить себе: «Нет; перестану». Но время течет, и зло растет. Кто‑то из ума крадет истины, одну за другою; он уже многого не понимает даже из того, что прежде ясно понимал; многого никак не может удержать в голове, по тяжести и невместимости того в теперешнее время; наконец совсем ослепляется: не видит Бога и вещей Божественных, не понимает настоящего порядка вещей, ни своих отношений истинных, ни своего состояния, ни того, чем он был, ни того, чем стал теперь и что с ним будет, вступает в тьму и ходит во тьме. Воля, побуждаемая совестию, все еще иногда радеет и приемлет заботы о спасении человека; иногда он напрягается, восстает, удерживается от одного или другого дела в надежде и совсем поправиться, но и опять падает, и чем более падает, тем становиться слабее. Прежние остановки и отказы делам, действительные, превращаются в одни бесплодные намерения, а из намерений — в холодные помышления об исправлении, наконец и это исчезает. Грешник как бы махнул рукою: «Так и быть, пусть оно идет, авось само как‑нибудь остановится!» И начинает жить, как живется, предаваясь порочным желаниям, удерживаясь от явных дел, когда нужно, не беспокоясь ни угрозами, ни обещаниями, не тревожась даже явным растлением души и тела. Грех есть болезнь и язва; сильно терзает он душу после первого опыта, но время все сглаживает; второй опыт бывает сноснее, третий еще сноснее и так далее. Наконец душа немеет, как немеет часть тела от частого трения по ней. То были страхи и ужасы, и гром готов был разразиться с неба, и люди хотели будто преследовать преступника, стыд не давал покоя и не позволял показываться на свет, — а тут, наконец, все — ничего. Человек смело и небоязненно продолжает грешить, понять не умея, откуда это прежде бывали у него такие тревоги. Когда, таким образом, образовались ослепление, нерадение и нечувствие, — видимо, что человек грешник остановился на пути грешных. Все добрые восстания улеглись; он покойно, без смущении и тревог, пребывает в грехе… Здесь вступает он в период юношеский.